Простые истины первомайской учительницы

В поселке Первомайское живет удивительная женщина – Регина Оскаровна Позднякова (Хельсинг). В свои почти 90 лет ей нет устали. Она интересуется всем вокруг и может переговорить любого и в три раза моложе ее.

Тем более что Регине Оскаровне есть, что вспомнить – и довоенное, трудное, но счастливое детство, и блокадный голод, и полвека, которые она посвятила школе.  Не одно поколение жителей Первомайского помнит ее уроки истории, вы только представьте себе – первый выпуск Регины Оскаровны состоялся еще в 1952 году!

Наше досье:
Регина Оскаровна Позднякова (Хельсинг) родилась в Ленинграде 27 ноября 1924 года.
С 1946 по 1979 год была директором Ольшаниковской-Первомайской школы. В 1964 году Регине Оскаровне было присвоено почетное звание «Заслуженный учитель школы РСФСР», а в 1995 году имя Регины Оскаровны было занесено в «Книгу славы» управления образования Выборгского района. Награждена медалями «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

– Регина Оскаровна, почему именно история вас заинтересовала?

– Я с детства, с класса 4 – 5 мечтала стать историком. Когда услышала на уроке истории про Египет, о его пирамидах, фараонах, а потом попала в Эрмитаж, в египетский зал, то для меня стало ясно: хочу быть археологом и заниматься только Египтом. Но вскоре началась война, и мне пришлось забыть обо всех моих планах. Вместо уроков в 10 классе – 9 месяцев блокады. Кругом смерть, звенящая тишина, пустой город, и я спешу на работу в детский дом. Вначале умерла крохотная дочь сестры Фани, сама Фани, папа, бабушка… И в этой жизни был только один, пожалуй, светлый день – когда я с сестрой Дагмарой 1 мая поехала на Невский смотреть фильм «Свинарку и пастух». Никогда не забуду, как охнул зал, когда героиня взяла большую круглую буханку хлеба и режет себе вот такой толстый кусок! Ну а потом эвакуация на Алтай, под Бийск…

– А после войны? Не сразу удалось вернуться?

– Да нет, уже в 45-м году я получила вызов в Ленинград – меня приняли без экзаменов в Университет.

– Вызов?

– Да. А иначе нельзя было вернуться в город. Но вызов пришел на полгода позже, когда занятия уже начались. И все равно я поехала в Ленинград. Квартиру нашу на Васильевском острове заняли. А рядом со мной ни близких, ни друзей – из нашего класса только один мальчик вернулся домой – не от кого ждать ни совета, ни помощи. А я еще совсем девчонка. Устроилась на стройку, а летом решила: пойду работать в школу – я ведь на Алтае два года учительствовала. В ОблОНО мне сразу дали направление сюда, в поселок Ольшаники. Образование я получила уже позже.

– Вам не обидно, что вы не могли вернуться в родной город без вызова, в родную квартиру… Такая несправедливость!

– Вы знаете, даже таких мыслей не возникало! Чтобы в чем-то усомниться? Нет, это было невозможно –  нельзя, значит нельзя!

– Сталинские репрессии не коснулись вашей семьи?

– Нам очень повезло, эта беда нас миновала. Только помню домашние разговоры, что папе трудно с работой из-за фамилии. Но потом и эта проблема была решена. До войны еще брат купил нам радиоприемник, и у меня до сих пор звучат в ушах слова об аресте врагов народа Радека, Михайлова. Нам внушали, что это враги народа, и, конечно, у меня, маленькой девочки, не могло возникнуть ни тени сомнения. А потом война, и была только одна мысль – как выжить. И потом – для нашего поколения было нормой то, что сегодня удивляет молодых. Мы никогда дома не обсуждали работу родителей, никогда не спрашивали: кто мы, откуда родом. Родители работали целыми днями, и меня с сестрами растила Тетенька, папина сестра. Бывшая преподавательница гимназии, музыкант, она общалась с такими людьми, как Леонид Собинов (знаменитый лирический тенор – прим.ред.). Но мы никогда не расспрашивали ее ни о чем – так были воспитаны. 38-й год породил это молчание…

– Когда же у вас возникла потребность узнать о своих корнях, да такая, что даже книгу написали о своей семье и своих предках?

– Как-то племянник Саша, сын младшего брата, уехав в Финляндию, отыскал в архивах нашу родословную. Выяснилось, что первые Хельсинги упоминаются в 1542 году. Среди них были и священники, и юристы, и простые пекари. А в 19 веке в Петербург приехал мой дед Карл Хельсинг…
Потом младший брат Володя попросил написать про всех, кого я знала, вслед за ним Таня попросила про детство мое вспомнить. Потом – про блокаду, затем – про себя. Сын Ваня, который сейчас живет в Вологде, отнес рукопись в местную редакцию. Так и получилась книга.

– Когда вы начали вспоминать по просьбе дочери о своем детстве, какая картинка сразу встала у вас перед глазами?

– Как мы с Дагмарой, совсем маленькие, в новых красных пальтишках катаемся по земляной горке. И как я пряталась от маминого наказания под столом. Еще вспоминаю кухню, где хозяйничала Тетенька. Помню огромные кастрюли, примусы, дрова, и тут же у кухонного стола я пою Тетеньке оперные арии – и все почему-то мужские партии: то Вернера, то Онегина. Опера была моей второй страстью после Древнего Египта. Я была поклонницей Лемешева, а моя соседка по школьной парте обожала Печковского (Сергей Лемешев – ведущий тенор Большого театра, Николай Печковский – солист Мариинского (тогда Кировского) театра – прим.ред.).  Бывало, мы бурно спорили, кто же из них лучше!

– Судьба Печковского сложилась трагически. Ему не простили, что он, попав в оккупацию, зарабатывал себе на хлеб, выступая с концертами.

– А вы знаете, какая меня мучила мысль в первые годы моей жизни здесь, на Карельском перешейке? Только бы не попасть в плен, если опять будет война. Лучше погибнуть! И так думала не только я. Ведь сюда многие приехали из оккупированных немцами территорий, и отношение к ним поначалу было весьма неприязненное.

– Об этом сегодня не очень любят вспоминать, как, впрочем, и о многом другом. Как вы считаете, надо говорить, в частности, в кино всю правду о блокаде?

– Я считаю, что да. Но и в то же время я не понимаю тех, кто критикует такое кино, как «Свинарка и пастух» или «Кубанские казаки». Неправда это все? Ну и что! Все мы это прекрасно знали, как было на самом деле. Но мы-то получали удовольствие от этих красивых историй. Мне не понятно, почему в нашем старом кино надо выискивать неправду, во всех наших поступках, разговорах – лишь дурное. Но и в нашей трудной жизни было очень много хорошего. Зачем же все время ругать прошлое?

– Многие, напротив, его идеализируют. И как раз в связи с объективностью я хотела спросить: имеет ли право учитель истории на высказывание своего личного мнения по поводу того или иного события – как прошлого, так и нынешнего?

– Я считаю, что нет. Педагог должен знать историю страны, ее законы, порядки, все, что в ней происходит в настоящий момент. Но высказывать свое мнение на уроке? Нет, ни в коем случае.
Вообще я так переживаю за то, что сейчас происходит в школе, даже описать не могу вам. Ведь раньше никому не надо было объяснять, что учитель – не только учит, но и воспитывает. А теперь он только учит. Да еще и непонятно, как. Прежде учителя оставались после уроков, чтобы еще раз объяснить ученику задание, урок. И никому в голову не приходило делать это за деньги, как сейчас. Разве это нормально?
Не могу смириться с тем, что большинство педагогов просто-напросто не любят детей. Как же он может тогда посеять что-то доброе в их душах? Для меня это было всегда самым важным – чтобы от любого урока, разговора у ребят оставалось что-то доброе. Разве трудно учителю сказать ученику: «Будь добр?» А если ребенок это слышит каждый день по нескольку раз – и так 10 лет – поверьте, это обязательно повлияет на него…

– Что касается воспитания – в этом смысле очень важно для вас было создать в школе собственный музей?

– Конечно! Ребята должны интересоваться историей родных мест. Вначале был просто маленький музейный уголок. Ребята несли мне много разных военных предметов – ведь здесь проходила линия Маннергейма. Потом мы стали искать, где в 1905 году здесь захоронила оружие боевая техническая группа большевиков – у одного из членов группы Александра Игнатьева (впоследствии видный советский изобретатель – прим.ред.) здесь было свое имение Ахи-Ярви (ныне Чернявское – прим.ред.).

– Все-таки вам удалось немного прикоснуться к своей детской мечте!

– Да, эти поиски мне напоминали археологические раскопки. Но, кстати, ребята находили не только предметы, связанные с большевиками или боями, которые здесь проходили. Однажды мальчики принесли старинную икону, найденную на каких-то развалинах. Я ей нашла место в школьном музее – и как ни странно, никто за все эти годы не сказал мне ни слова по этому поводу.

– Как будто икона - это норма для советской школы!

– И тем не менее.

– Извините за интимный вопрос. Вы верующая?

– Меня года в три крестили, и до войны мы с Дагмарой носили крестики, молились, читали «Отче наш». А как только в школу пошли – все, как отрезало. Ни молитв, ни крестика. И дома все об этом молчали. И это ушло из моей жизни. Тем более что я стала директором школы и, конечно, ни о какой церкви помыслить не могла. А в 80-е годы мой муж увлекся иконами, сам их делал – не настоящие, конечно, а вырезал святых из картинок, вставлял в рамки. А как-то сделал пять больших икон, которые повесил в нашей спальне. И я тут же вспомнила всю «Отче наш», словно и не было этих десятилетий…
С тех пор я очень много читаю про религии. Мне очень интересно узнать не только о христианстве, но и об иудаизме, и об исламе…

– К какому выводу вы пришли?

– К тому, что вера все-таки необходима человеку. И когда молюсь, и когда просто разговариваю с богом, мне становится легче.

– Регина Оскаровна, в Египте ведь вы так и не побывали?

– Нет. Сейчас мне уже тяжело, а раньше не пускали. Зато мои дети, внуки поездили, и мне привозят сувениры.  Вот это распятие в прошлом году привез сын из Израиля – в нем камушки с Голгофы.  А вот эту греческую вазу я приносила на уроки истории, когда меня попросили в конце 90-х взять 5-й класс – целый учебный год не найти было педагога. И, кстати, это очень важно, когда учитель не ограничивается только учебником, но и обогащает уроки историями из жизни других времен. Вот эта амфора сразу создавала атмосферу на уроке – для ребят Древняя Греция уже не казалась чем-то отстраненным.

– Подарки – это, конечно, прекрасно. Но не обидно, что ваши ровесницы из Франции, Англии, Германии имеют возможность увидеть все это воочию?

– Нет. Я вообще лишена чувства зависти. И никогда ни с кем себя не сравнивала.  Только радуюсь: у них есть возможность ездить – и хорошо, значит, так и надо…

– В одном журнале была статья «Закон счастливой старости», в котором рассказывалось про пожилых людей, которые увлекаются прыжками с парашютом, танцами, лыжами, путешествиями и т.д. И опять же – это европейцы, американцы. У нас этого нет. Только ли в деньгах дело?

– Да, у нас этого нет. Может быть, причина и в том, что у нас очень сильны семейные связи? Наши бабушки-дедушки много думают о внуках, много занимаются ими. А на Западе дети рано отделяются от своих родителей, и те заполняют освободившееся время тем, что занимаются собой. Но вы знаете, мне только ради себя, в свое удовольствие жить не интересно. Я даже сама удивляюсь – много раз бывала в санаториях, ездила на всякие конференции и все время стремилась быть рядом с семьей. И, конечно, рядом со своей школой. Я была очень занята. Сейчас себя даже иногда ругаю, что мало внимания уделяла сыну и мужу. Они мне так помогали, все делали для меня дома, а я все – работа, работа, работа. Но в этом был смысл моей жизни.
И потом, знаете, мне эти лыжи и танцы заменяет общественная работа. Два года в Сибири меня воспитали как общественную личность. Мы жили в колхозе чувашей, и по-настоящему грамотной я была одна. Вот, вооруженная свежей газетой, я ходила после школы, летом-осенью-зимой, туда, где трудились взрослые – на поля, в мастерские. У меня сохранились сибирские газеты, где писали про юного агитатора, рассказывающего про войну. И такой настрой у меня сохранился на всю жизнь. Я почти четыре десятка лет была депутатом, потом и членом Совета ветеранов. И сейчас им помогаю – информацией, советом. Так что скучать мне некогда. Я больше скажу – мне дня не хватает. Ведь мне и почитать нужно обязательно, и помыслить. И с людьми пообщаться, мы, старики, все время друг с другом перезваниваемся – нам надо держаться вместе. Так что мне не на что жаловаться.

Ольга Машкова